МАРЬЕВ Борис Михайлович (1934-1977)

В 60-70 гг. прошлого века стихи Бориса МАРЬЕВА стали довольно заметным явлением уральской поэзии. Большой эрудит, яркий полемист, человек сильного темперамента, таким Борис оставался и в своих стихах. Многие молодые поэты, начинавшие свою дорогу в поэзии вместе с ним, находились в силовом поле его влияния. Сам же Борис не избежал искушения модной в ту пору эстрадности. Для него было весьма существенно, как слово звучит в аудитории, перед слушателями.
Борис Марьев окончил Свердловский юридический институт, заочно учился в Литинституте им. А.М.Горького. Работал в уголовном розыске, рабочим геофизической экспедиции на строительстве трассы Абакан-Тайшет, затем - редактором на Свердловской телестудии.
Окончил аспирантуру на кафедре эстетики Уральского госуниверситета.

Золотой ливень

Неделю землю мучил зной.
Земля едва жива...
Недвижно тучи грозовой
Клубится синева.
Кружится медленно пушок
В сиянье золотом,
Чугунной поступью прошел
По черным травам гром.
И все стихает вновь,
и тут,
Минуту погодя,
В косом луче,
тяжел и крут,
Повис туман дождя.
Со звоном капли бьют листву,
Дождь пляшет по полям,
По крышам, тропам, по мосту
Весь —
с солнцем
пополам!
И пьет земля, поет земля,
Стряхнула скорбь с лица...
И просветленно понял я
Великий долг певца:
Везде, где песен заждались,
Где дышат духотой,
Идти, как свет,
Идти, как жизнь,
Как ливень золотой!

Из поэмы “Пугачевщина”

Вдруг над этой кутерьмой,
Точно молния зимой,
От тоски и горя пьян,
Бабий голос:
— Омельян!!!
Гаснет площадь. Тихнет площадь.
Ветерок кресты полощет.
И лежит,
смеясь и плача,
Цепью ржавою звеня,
Синеглазая казачка
Под копытами коня.
— Ой, Омелюшка, ты солнушко,
ты горюшко мое,
Позабыл ты женку Софьюшку, не узнать
теперь ее.
Я ль ночами не грустила, ожидала у плетня,
Дочерей твоих растила, берегла тебе коня.
Я ли баню не топила, не ворочала плуги,
Богородицу молила: ты Омелю береги...
Площадь стынет. Площадь слышит.
Площадь в ужасе не дышит.
Государево чело
Черной мукой повело.
— Ой, Омелюшка, Омеля, моя радость и беда,
Уезжаешь на неделю — пропадаешь на года.
Нашу землю запахали, наших коней увели,
Все спалили, посолили и по ветру размели.
Я с детишками со всеми по острогам, как свеча:
На корню изводят племя Омельяна Пугача...
...По щеке, рябой и смуглой, —
Чугунная слеза.
И потухли, словно угли,
Государевы глаза.
В тех очах, уже не зрячих,
Хутор светится казачий...
Тихий Дон... Утиный плеск...
Песня, песня — до небес!
Сенокос, и новолунье,
И шелковая коса...
Соня, Софушка, певунья,
Станишная краса!
А кругом — глаза косые.
Бесприютные. Босые.
Рвань. Верблюжие горбы.
Яик,
Азия,
Россия
Ждут решения судьбы...
Государь в лице усох,
Слезы капают с усов,
И язык у государя
Непослушен, как засов:
— Ой, робята! Ваш родитель
Нонче в горести, как пес!
Подымите, отведите
Эту женщину в обоз.
Ей на выбор распахните
Крышки царских сундуков,
Златом-серебром дарите,
И платков, и жемчугов...
Ей от горького недуга
Шубу жалую с плеча:
То вдова. Моёва. Друга.
Омельяна Пугача...
...Конь копытами ударил,
Вьется знамя на ветру...
— Слава! Слава государю!
— Слава Третьему Петру!

Не позабуду

Весна!.. Сбежав от зимней парты,
За станционною пивной
Блаженно резались мы в карты
С уже оттаявшей шпаной.
Над прошлогоднею крапивой
Дым паровозный нависал.
Мой одноклассник Витька Бривый
Небрежно козыря бросал
И загребал с ленивой мордой
Горбушки в листьях и пыли,
Часы, гребенки, пачки “Норда”,
Замусоленные рубли...
А мне удача не давалась.
Уже и Брема пухлый том,
И кортик — “дойчланд юбер аллес”
Я отдал с пересохшим ртом.
Но загремел на стрелках скорый,
Вокзальный разбудив бедлам,
И, сор стряхнув, сбежали воры
К своим загадочным делам.
Тогда-то, угощая пивом,
Сдувая пену на груди,
Колодою прищелкнул Бривый,
Мигнув насмешливо: “Гляди...”
Его веснушчатые лапы
Мелькали в сумерках пивной...
О, тайны “рамок” и “накрапов”,
Вы открывались предо мной!
Что толку в кортике, в журнале?
Вот это Бривый! Молоток!
А мы-то с ним футбол гоняли,
Сбегали вместе на каток,
А я-то думал (вот поди-ка!),
Что нас водой не разольют,
А я-то верил старым книгам,
Где шулеров шандалом бьют...
Спасибо, Витька! Ты по дружбе
Открыл мне свой жестокий мир
В науке, в критике, на службе,
В распределении квартир,
О, эти щелки исподлобья
И шулерская ловкость рук:
Живут, живут твои подобья,
Еще до черта их вокруг!
Спасибо!.. Я не позабуду.
И не предам тебя молве,
И в этот раз
лупить не буду
Подсвечником по голове...

Баллада о переводчице
Т.Г. Гнедич

Эту женщину “взяли” ночью:
Ей конвойный орал на “ты”...
От допросов,
От взглядов волчьих,
От неслыханной клеветы,
От подонков, глядящих барами,
От неведомых ей грехов —
Убегала
женщина
к Байрону:
Наизусть — три тыщи стихов!
Сколько строф
без бумаги выточено
В перекурах
меж зуботычинами?
Ей в бараке шипели: “Дура”,
Вся шпана хохотала всласть,
Но жила в ней,
жила Культура,
Коммунизм,
Советская власть!
Те года давно пролетели,
Жизнь распахнута и желанна...
Вы встречали
когда-нибудь
Прометея?
Вы читали
когда-нибудь
“Дон Жуана”?

Борода

Я несу по городу
Яростную бороду,
Рыжую,
Ершистую...
Критикуют?
Выстою!
Борода ты, борода,
Колет очи ерунда:
Мол, в XX атомном —
Да атаманом Платовым?!
Век на бороды суров,
За день сто редакторов:
Кто — подбрить,
А кто — подправить,
Согласись —
И будь здоров!
А я хожу, весной дышу,
Бородой девчат смешу,
И постепенно бритые
Вянут, как убитые.
Разговоры умолкают,
Хорошеет борода...
Привыкают?
Привыкают!
Говорят:
Вот это да!
Мол, вот она, искомая,
Исконная, посконная...
А я под этой бородой,
Словно Кастро молодой!
Да и стих мой не про бороду,
Если думать головой.

***
Ночной грозы неистовый каток
Давил дома, булыжники ворочал,
И вырывала молния из ночи
Клокочущий по лужам кипяток.
Мир задыхался, щурился, хрипел,
По стеклам бил в агонии с размаху...
Но оказалось, есть всему предел:
Дождю и мгле, неверию и страху.
Защебетал по всем бульварам май,
Все заискрилось, капая за ворот,
По синим рельсам огненный трамвай
Обрушился на потрясенный город.

По материалам "Русского журнала"
и архивов Библиотеки Главы Екатеринбурга