Детство, отраженное в автобиографиях
К первому июня, Международному дню защиты детей, мы сделали подборку произведений русской и советской литературы, в которых известные писатели предстают перед читателями детьми. В самых разных жанрах описывая свои детские годы, собирая их из осколков воспоминаний или следуя документальному повествованию, авторы рассказывают о дорогих им людях, о своих увлечениях, открытиях, страхах, о самых разных ценных мелочах, из которых складывается удивительный мир взрослеющего человека. И в каждом автографическом описании, где идет речь о детстве, читатель найдет что-то узнаваемое и близкое сердцу.
Эпиграфом к подборке пусть будут стихи Давида Самойлов «Из детства» – прекрасный образец запечатленного в поэтических строках воспоминания о далеком прошлом, когда все было невозможно хрупко и невыразимо прекрасно.
Я – маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поет мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег… »
Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.
Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.
Хрестоматийные авторы Лев Толстой, Максим Горький и Марина Цветаева, становящиеся современными классиками Евгений Водолазкин, Леонид Юзефович и Дина Рубина, и многие другие поэты и писатели или обращались к жанру автобиографий, или «отдавали» своим героям какие-то эпизоды своей жизни. Воспоминания о детстве – особая тема, давно обосновавшаяся в русской литературе, как и вообще описание мира ребенка в поэтических и прозаических произведениях.
«Детские» страницы, кратко знакомившие читателя с истоками биографии и характеров героев, появились уже в конце XVIII – нач. XIX веков (к примеру, Евгения Онегина и Татьяны в романе А. С. Пушкина, Григория Печорина в романе М. Ю. Лермонтова и др.).
Повесть Л.Н. Толстого «Детство», (1852)
Произведение, впервые вышедшее в журнале «Современник» и открывшее новый жанр в русской литературе. В нем появился новый герой – ребенок, личность с уникальным и сложным миром чувств, мыслей и интересов. Исследователи считают, что уже в первой части трилогии Толстой выступил как тонкий психолог и убедительно показал «диалектику души» юного героя. В чувствах и поступках мальчика противоречиво сочетаются искренняя любовь и капризное нежелание подчиниться учителю, уважение ко всем обитателям дома и высокомерие маленького барина по отношению к слугам. Не только Николенька, но и другие персонажи неоднозначны, их характеры показаны в развитии в следующих частях трилогии – «Отрочество» и «Юность».
В основе сюжета повести и образа Николеньки Иртеньева – собственные воспоминания, дополненные оценками родных и вымыслом автора. Исследуя феномен детства, прослеживая истоки формирования человеческой личности в первые годы жизни ребенка, автор написал и о трагичных моментах, в целом создав оптимистичную картину. «Счастливая, счастливая, неповторимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений».
С.Т. Аксаков «Семейная хроника», (1856) и «Детские годы Багрова-внука», (1858)
Эта дилогия повествует о жизни трех поколений дворянской семьи, живущей в глубинке России. Новаторством Аксакова является то, что он рассказывает об открытии ребенком мира природы. Произведение пронизано мыслью о гармонии взаимоотношений в семье как идеале жизни взрослого человека и ребенка. Сюжет повести следует законам художественно-документальной прозы – правдивой, с минимальным участием вымысла и повышенной ролью рассказчика.
«При первом удобном случае начал я читать арабские сказки, надолго овладевшие моим горячим воображеньем. Все сказки мне нравились; я не знал, которой отдать преимущество! Они возбуждали мое детское любопытство, приводили в изумление неожиданностью диковинных приключений, воспламеняли мои собственные фантазии. Гении, заключенные то в колодезе, то в глиняном сосуде, люди, превращенные в животных, очарованные рыбы…».
А. Т. Аверченко «Молодняк», «Страшный мальчик», «Смерть африканского охотника» и другие
В автобиографических рассказах писателя, посвященных детству, часто проскальзывают мотивы одиночества. В минуты особенной грусти мальчик «уходил на несколько верст от города и, пролеживая целыми днями на пустынном берегу моря, у подножия одинокой скалы, мечтал». Плохое зрение не мешало ему проводить бесконечные часы за книгами любимых писателей – Т. М. Рида и Л. Буссенара. Аркадий уносился мечтами к «бизонам, бесконечным прериям, мексиканским вакеро и раскрашенным индейцам». Он «пропадал за книгами, вызывая суровое осуждение окружающих своим болезненно-лихорадочным видом и блуждающими от усиленного чтения глазами». Родной город казался мальчику пыльным и скучным, ведь он родился всего через несколько десятилетий после Крымской войны, когда осада Севастополя превратила город в груды камней.
«Мои родители жили в Севастополе, чего я никак не мог понять в то время: как можно было жить в Севастополе, когда существуют Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, громадные прерии Северной Америки, мыс Доброй Надежды, реки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези? Меня <…> местожительство отца не удовлетворяло».
Вениамин Каверин «Освещенные окна», (1970-1975)
«В раннем детстве меня поражало все – и смена дня и ночи, и хождение на ногах, в то время как гораздо удобнее было ползать на четвереньках, и закрывание глаз, волшебно отрезавшее от меня видимый мир. Повторяемость еды поразила меня - три или даже четыре раза в день? И так всю жизнь?».
«Мне еще не было шести лет, когда я понял, что такое бессонница. Я забыл уснуть, как Саша, мой брат, идя в гимназию, забывал дома завтрак. Я задумался, и минута, когда я засыпал, прошла. Теперь нужно было ждать, когда снова придет эта минута, – следующей ночи <…> Это было грустное и странное чувство – все спали, весь дом, весь город, и только я один лежал в темноте с открытыми глазами».
Валентин Катаев «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона», (1975)
«Волшебный рог Оберона» – одна из копеечных, лубочных книжек, подаренных маленькому Вале Катаеву, едва он научился читать. Неизгладимое впечатление на него произвела не история, а яркая обложка и название книжки. Быть может, говорил он многие годы спустя, эти слова разбудили в нём поэта. Воспоминания непоследовательны, писатель как бы собирает единое целое из осколков. Созвучные своим мысли пожилой Катаев нашёл в дневниках Л. Н. Толстого. Так и объявил в начале «Разбитой жизни»: «Попробую заняться воспоминаниями именно так, как советует Толстой: без порядка, а как придётся, как вспомнится, не забывая при этом, что искусство не терпит сознательности. Пускай мною руководят отныне воображение и чувство».
«Сидя под нарядным туалетным столиком, отгороженный от всего мира просвечивающей на солнце материей, я видел изнанку столика: грубо обструганные сосновые доски и ножки, скрепленные почти черным столярным клеем, проступавшим из узких пазов, тошнотворно попахивали какой-то дохлятиной, и можно было бы сойти с ума от этого запаха, если бы не чистейшие капли сосновой смолы, сверкавшие на струганой поверхности досок, составлявших потолок этого секретного домика. Мне было жутко и вместе с тем сладко сидеть в своем уединении, рассматривая сучки и задоринки окружающего меня дерева. Весь мир в эти минуты был сокращен до крошечного пространства, в котором я был добровольно заключен».
В книге около трёхсот эпизодов. Катаев щедро делится с читателем осколками воспоминаний. «Золочёный орех» – подробнейшее описание того, как чудесно дети готовили орехи для рождественской ёлки (покрывали их сусальным золотом, которое продавалось в виде книжечек). «Скетинг-ринг» – о новейшем по тем временам увлечении роликовыми коньками. «Буря на море» - опасное морское приключение на старой рыбацкой шаланде брата Жени (известного в будущем писателя Евгения Петрова, соавтора Ильи Ильфа)…
Лидия Чуковская «Памяти детства. Воспоминания о Корнее Чуковском», (1989)
«Такого обостренного чувства ритма, как в детстве, у взрослых не будет уже никогда. Читая нам в те годы в изобилии стихи, он если и предавался стиховой педагогике, то лишь самой первоначальной, первичной, да зато такой, без которой всякая дальнейшая немыслима: очаровывал нас поэзией, вовлекал нас в нее, как других детей в детстве вовлекают в музыку».
«А он, каким он был и каким создавал наше детство, сам был создан своею покинутостью. Вот почему я не могу о ней не написать. Тут одна из основ его отношения к детям, своим и чужим, источник его ненасытного желания обогащать детей, одаривать их, чтобы они, чего доброго, не оказались «бедные, бедные». Отсюда, из собственной детской покинутости, его постоянное вглядывание, вслушивание в детскую жизнь; настойчивая просьба к взрослым: беречь детей, уважать детей; тут происхождение его книг, обращенных к детям, и «От двух до пяти» – книги о детях, обращенной к взрослым…».
