22 апреля исполняется 90 лет со дня рождения Венедикта Тимофеевича Станцева, русского поэта, участника Великой Отечественной войны, лауреата Литературной премии им. П.П.Бажова.
Венедикт Тимофеевич Станцев родился Саратовской области, окончил Учительский институт в городе Балашове накануне войны. С первых дней Великой Отечественной – на фронте.
Закончил войну в Кенигсберге.
С сентября 1944 года – военный журналист. Был сотрудником газет «Боевая гвардейская», «Гвардеец», «Красный воин» (Москва), «Советское слово» (Берлин), «Красный боец» (Свердловск). Первый сборник стихов вышел в Свердловске в 1962 году. И с тех пор имя Венедикта Станцева связано с уральской поэзией.
«Война, увиденная глазами солдата, стала на всю жизнь источником творчества для Венедикта Станцева. Стихи поэта всегда отмечены особой простотой и внятностью, способностью доходить до любого читателя и слушателя, талант его – в умении рассказывать коротко, энергично и притом очень душевно».
Герман Дробиз,
Член Союза писателей РФ
Сержант
Юрию Яценко
Лежим за грудой битых кирпичей,
Как все живое, из костей и плоти.
Кровь у сержанта справа – на плече
От пуль, летящих из окна напротив.
А мне с гранатой – к этому окну,
Но сердце в страхе набухает кровью.
Сержант хрипит, в меня глаза воткнув:
-Не трусь, я левою тебя прикрою!..»
Я слышу очереди за спиной,
И кровь от сердца схлынула на место.
Окно в дыму… Сержант еще живой…
А дальше что? И Богу неизвестно.
Когда ко мне является вдруг страх,
И сердце мне пронзает боль порою,
Я нахожу спокойствие в словах:
«Не трусь, я левою тебя прикрою!..»
* * *
К вопросу о смерти
Ходила смерть – легка в походке –
на фронте рядышком со мной,
и я привык к ней, как к винтовке,
как к неизбежности самой.
Я в бой – она – в зловещий клекот,
но в наступлении сквозь тьму
я обогнал ее на локоть
и может, выжил потому.
* * *
Шедевр
На улице Пушкина липы в цвету,
Солнечный ветер колышет листву.
Как все гениальное, чист аромат,
Нежен и плавен: так арфы звучат…
Писательский офис, здесь каждый мне друг.
Знакомый по комнате плавает дух,
Друзья наливают стакан через край
И требуют: «Новые вирши давай!..»
Я выпил и выдал шедевр на лету:
«На улице Пушкина липы в цвету!..»
* * *
Владимир Красное Солнышко
Держа державные поводья,
ты знал: первично питие.
Спасибо, Солнышко Володя,
за это русское тебе.
Смотря в глаза друзей бусые,
на хмель в рубиновом стекле,
ты знал: споить нельзя Россию –
вина не хватит на земле.
* * *
Сердце
Берет меня сердце за руку,
за правую,
говорит: «Зачем ты поишь меня
отравою?
Берет меня сердце за руку,
за левую,
говорит: «Не пей ты ее,
эту белую!»
Берет меня сердце за обе
нежно очень,
говорит: «Пропадешь без меня,
мой дружочек!»
Шепчу ему :«Скоро будет
все иначе…»
Ничего не отвечает сердце,
только плачет…
* * *
Любви во имя
Я был мальчишка – не спасибо,
тот самый – оторви и брось.
Над головою вместо нимба –
вихры нечесаных волос.
Босой и черный от загара,
поправ учения бразды,
я нажимал на А. Гайдара
и на окрестные сады.
В душе застенчивый и ломкий,
скакал с индейцами в мечте…
А в дневнике «сияли « тройки!
и то по женской доброте…
И тут… Нет в мире точных строчек,
чтоб спеть о трепете моем:
в класс вдруг явился ангелочек
в коротком платьице цветном.
Я из-за парты зрел на платье,
как воробей из-под стрехи,
и думал я: вот было б счастье
к ней прилепиться в женихи…
Шагал я в школу, фу-ты, ну-ты,
не трогая собак и птиц,
я тем же нищим был по сути,
зато причесан, словно принц,
зато заштопаны все дырки
и на рубахах и штанах,
чтобы сказала мне та Ирка
свое восторженное :Ах!»
Я взял учебники без порки,
чтобы все было по уму,
и заработал три пятерки,
к недоуменью своему…
Ах, Винька, Виня, что ж ты, Виня,
с тех пор стихами болен ты
во имя женщины, во имя
любви ее и красоты.
* * *
Соберись, позвони, позови,
как в давно промелькнувшей молодости.
Но сначала – только о любви,
а потом – про семейные новости.
День тихонько ушел под уклон,
вот и ночь расстелилась по городу.
И, тоскуя, молчит телефон,
положив два кулака на голову…
* * *
Баллада о двадцатилетнем капитане
Хриплым криком
капитан кого-то,
задыхаясь, крыл
в слепом бреду:
все еще он вел
в атаку роту
у стволов глазастых
на виду.
Бинт сорвав
от боли нестерпимой,
он покой палаты
бранью тряс…
А я гладил
волосы любимой,
гладил так,
как гладят
в первый раз.
Раскаленным углем
тлели раны,
но у счастья
в ласковом плену
я молчал…
За стенкой голос бранный
мял и тряс
ночную тишину.
Чем могли
помочь мы капитану,
если отступились доктора?
Знали мы:
с такой свирепой раной
не протянет он и до утра…
Где-то медом
наливался донник,
ветер плыл,
расправив два крыла,
а заря,
присев на подоконник,
золотые косы расплела…
Время – доктор,
Затянулись раны,
стали мы
бывалыми людьми,
но забыть не можем
капитана,
так и не узнавшего
любви.
